Навскидку в Расколотой Горке было дворов сорок. Может, и больше — огни в большинстве окон не горели, а без них точно подсчитать трудно. Поди разбери — дом там или сарай. Я прошлась до конца улицы, выглянула за ворота (точная копия противоположных) — не открывая их, а подпрыгнув и подтянувшись. Ничего гористого и уж тем более расколотого я не заметила, наоборот — справа топорщился лес, слева расстилалось ровное широкое поле, почему-то без единого домика. Подробнее рассмотреть не удалось — сильный порыв ветра бесцеремонно толкнул меня в грудь и спихнул на землю, хорошо хоть не вместе с воротами. Забор накренился, заскрипел, но выстоял.
Впрочем, главное я узнала: ни вурдалаками, ни стражниками в селе и не пахло. Вот волками — да, особенно разили столбики у ворот. С внутренней стороны их так же рьяно метили местные псы. Я с сожалением покосилась на особенно привлекательную жердину, непреклонно одернула кожух и пошла назад.
Рест открыл мне дверь и с воплем отскочил назад.
— Частичная трансформация, — восторженно прошептал Верес. — Я слыхал, что истинные оборотни на нее способны но, каюсь, не верил…
Я сморгнула, и глаза перестали светиться. Переступила порог, сняла и мстительно встряхнула кожух на подавшегося вперед колдуна, любопытно разглядывающего мои зрачки Они меняли форму не так быстро, узкие щелочки плавно перетекли в точки — благодаря магическому огоньку под потолком в комнате было очень светло, я даже прищурилась.
— Шел, не вредничай, — он провел рукой по лицу, стирая мгновенно обернувшиеся каплями снежинки.
— А ты перестань на меня таращиться. Может, еще попросишь посмотреть, как и откуда хвост растет?
— Я бы не отказался! — немедленно откликнулся Мрак. Я брызнула и на него, благо — снега на одежке хватало.
— Ты что, так по селу и ходила?
— Там пурга, в двух шагах ничего не разглядеть. А той бабке со вставшими дыбом волосами даже лучше, в глаза лезть не будут…
— Шелена! — возмущенным хором возопили мужчины.
— Да ладно вам. Никого я не встретила. Кто в здравом уме в такую ночь на улицу сунется? — Я пристроила сапоги поближе к печке и, без помощи приступка вскочив на полати, с довольным ворчанием растянулась во всю длину. — Хор-р-рошо.
В добротно протопленной комнате меня сразу разморило, мужчины негромко беседовали о каких-то пустяках, убаюкивая мерно журчащими голосами, и подсунутую под нос миску я заметила, только когда она меня по этому самому носу стукнула.
— Спасибо. — Приподнявшись на локте, я без особого аппетита черпанула заправленную молоком лапшу. Впрочем, после нескольких ложек я разохотилась, и Верес, полюбовавшись на это дело, тоже потянулся к горшку за добавкой — похоже, в третий или четвертый раз.
— Сытный ужин — залог крепкого сна, — елейным голосочком протянул уже отставивший миску Мрак. — Ужин ваш, а сон мой, разумеется!
— В отличие от тебя, я хорошо воспитана и в гостях ем только то, что лежит в мисках, — парировала я.
— А если какой-нибудь гость переусердствует с медовухой и решит отдохнуть в салате? — ехидно уточнил дракон.
— По чужим тарелкам не побираюсь, — с достоинством ответствовала я, облизывая ложку. — Не беспокойся, есть тебя сейчас я в любом случае не стану. По такому морозу прекрасно долежишь у крылечка до утра.
— Чего-о-о?! — не сразу дошло до дракона. — Да я, между про…
Между чем, я так и не узнала. Мрак удивленно прислушался к слабому царапанью за дверью и, помедлив, откинул щеколду. В щель тут же проскользнула тощая рыжая кошка с желтыми глазами, пугливо перебежала комнату и шмыгнула под печь. Пока дракон вполголоса выругался и, вернувшись к беседе, придумал достойный ответ, оказалось, что продолжать ее уже не с кем: я отвернулась к стенке и натянула одеяло по самые уши, Рест и так давно спал, а отвлекать по ерунде что-то сосредоточенно подсчитывающего на пальцах Вереса Мрак не осмелился.
По мере того как дом затихал, мышиная возня, напротив, набирала силу. Чуть погодя к ней подключилась кошка, мягко, зато увесисто скача по полу. Но я уже задремывала, и даже шикать на нее было лень.
…снег… он ухитряется залетать даже в сны… даже в лето, потому что зима мне почему-то никогда не снится…
В середине сеностава, месяца, когда распускаются и начинают пушить тополя, на всё живое снисходит тихое летнее умиротворение. Голуби важно расхаживают по колено в теплой, липнущей к лапкам поземке, котята, дурачась, гоняются за белыми клочьями, а воробьи хозяйственно подбирают их для выстилки гнезд уже второго в этом году выводка. Селяне же, забыв, как три месяца назад ругали опостылевший, всё никак не желавший сползать с пашен снег, умиленно наблюдают за неспешным полетом его брата-близнеца, не тающего, но и не жалящего.
И дымчатый детеныш с голубыми глазами беззаботно кувыркается в траве, еще не зная, что через полчаса на поляну выйдут люди, которые не спутают его ни с волком, ни с человеком. А если бы и знал — что с того? Ведь у него есть мать, которая непременно придет ему на помощь и защитит от кого угодно.
Он даже представить себе не может, что она опоздает всего лишь на десять минут. Всего лишь на разделяющую город и логово версту.
И никогда его больше не увидит.
…Я ненавижу тополиный пух…
Разбудило меня негромкое ржание. То ли подал голос один из хозяйских коней, то ли вообще приснилось, но я успела приподняться на локтях и тревожно прислушаться, прежде чем сообразила, что уж мне-то вскакивать совершенно ни к чему.